Бунтующий Яппи - Василий Богданов

Рассказывают ещё, что у Груздя родичи крутые, и это, видать, чистая правда. Утром его мамик на тачке подвозит до школы, а тачка не «жига» какая-нибудь, а самый настоящий BMW! Каждый год Груздь устраивает у себя на квартире день рождения и приглашает весь класс. У него полная хата аппаратуры: телек в полстены «Тринитрон» или как там, видак, музыкальный центр, «супер-нинтендо», все дела. Ему из бикс вроде Светка Зубова нравится. Говорят, что они в разгар дня рождения вместе свалили в спальню родителей и закрылись там. Может, гонят люди, а может, и нет. С этой Светкой ещё у меня конфуз случился. Началось так: пришли в бассейн, и я понял, что забыл сменку. Пришлось сдать ботинки в гардероб и топать до раздевалки босиком в одних носках. Чувствовал себя полным идиотом, конечно. Все вокруг в импортных сланцах, а я в сиреневых носках с верблюдами. Иду, пальцы на ногах поджимаю, и всё мне кажется, что люди на мои носки сиреневые пялятся и хихикают, особенно биксы. Не заметил совсем, что пристроился за какой-то девкой. Она сворачивает, и я следом. Вдруг оборачивается и меня выталкивает. Ну и фейс у неё был возмущённый! Тут только до меня допёрло, что я в женскую раздевалку зарулил! Визгу было. Парни, понятное, спрашивают, кого видел, да что. А я и успел только мельком на Светку Зубову посмотреть. Зуб у неё погоняло. Она распрямилась, прижимая охапку одежды к груди. Губы пухло округлились, беззвучно сказали: «Ты чё, новенький?» А чего ей там прятать-то было, не пойму. У двух девок из класса только и есть нормальные сиськи. А эта плоская. Её ещё Кляча плоскодонкой назвал. Потом добавил: «Баржа». И пояснил, что баржа – это плоскодонное судно. Глаза у неё были злые в тот момент, когда я на неё пялился. Чёрные, красивые и злые. Так и вытянуло меня сладким крапивным ожогом вдоль спины. Чёрт, опять я не о том.

Ну вот, Груздь попозировал немного, потом повернулся спиной и плечами встряхнул, как это делают заправские пловцы. Он мочился, пока никто не видел. Бледно-жёлтая струйка примешивалась к пенистой воде на полу. Закончив свои дела, он воровато оглянулся, потом, покачивая торсом, подошёл к скамейке и взял в руку шампунь VidalSassoon. Wash&go. Тот самый, что по телеку вовсю рекламируют. Там ещё мужик волосы моет сначала обычным шампунем, а потом этим, и перхоть у него зараз проходит. Короче, Груздь неторопливо выдавил в ладонь чуть-чуть пахучего желе и давай его втирать себе в башку. Тут-то Рожа над ним и прикололся. Он на Груздя пальцем показывает и громко так, чтобы все слышали, говорит:

– Видал, сосун.

Все заприкалывались, понятно. А Груздю мыло в глаз попало. Он жалко заморгал и огрызнулся.

– Груздь, а рот у тебя не болит? – спросил Кляча.

А Груздь ему:

– Слышь, Кляча, ты не воняй, а.

– По размеру брать надо, тогда болеть не будет, – заржал Кляча.

Груздь у него спрашивает тогда:

– А у тебя в жопе резьба не сорвана?

– А чё ты касьянишь? – Кляча высунул из кабинки свою длинную лошадиную башку.

– Кто касьянит-то, ты, женщина?

– Ты мне сейчас обоснуй за женщину.

– А чё обосновывать-то, Кляча? Все же знают, что Рожа тебя каждый день в аналку пользует. Аналка-то у тебя разработанная. Чё, не так, что ли?

И они начали, как обычно, в подробностях выяснять, кто, кого и куда имел. Эти разборки у них по десять раз на дню. Причём выдумывают друг про друга такое, что уши вянут. Не понимаю я, в чём здесь кайф?

Потом Турбо крикнул:

– Люди, играем: кто слово скажет, тот педик!

Все затихли, начали давить косяка друг на друга и зажимать рты. Только вода шелестела. Прошло минуты три. Вдруг Кляча, оскальзываясь, на полусогнутых ногах подбежал к Груздю и обдал его ледяной водой из своей купальной шапочки. Раздался вопль:

– Гнида!

– Все слышали? Груздь – педик! – объявил Кляча и начал смешно раскланиваться на все стороны. Все заржали, понятно.

– Я тебе голову сломаю, подонок! – Груздь бросился на Клячу. Они сцепились и стали бороться. Их ноги скользили по кафелю. Кляча упал, а Груздь мигом оказался сверху, прижал его животом к полу и вывернул ему руку.

– Пусти, придурок! – Кляча замолотил свободной рукой по кафелю. Груздь, довольный, слез с него и пошёл в свою кабинку. Тут его снова окатили. Он заорал: «С-у-у-ки!» – начал носиться как угорелый и поливать всех подряд. Поднялся страшенный гвалт. В пару засверкали мокрые лодыжки. Через секунду все брызгались холодной водой, как натуральные психи. Подсолнух, поскользнувшись, упал навзничь и прокатился по полу. Хорошо хоть затылком не ударился. Его чуть не затоптали, и ему пришлось отползти в сторону. Там он на корточки сел и стал тереть ушибленный позвоночник. Рот его открывался, но из-за галочьего гама и шума воды не слышно было, как он матерится. Потом кто-то сбегал в раздевалку, и я не успел глазом моргнуть, как вокруг уже хлестались мокрыми полотенцами. Хлопала скрученная жгутом вафельная ткань. Мне чуть по носу не съездило, и я на всякий случай отошёл подальше.

Вдруг меня как окатит сбоку тёплой водой – аж дух перехватило от неожиданности. Смотрю – а это Груздь с пустой купальной шапочкой в руках. Стоит, ухмыляется. Я вроде как тоже ухмыльнулся в ответ, а сам чувствую какую-то подлянку. Тут Груздь громко объявил:

– Пацаны, я в шапочку нассал и новенького облил!

И стоит ещё больше лыбится. Остальным интересно стало, как я буду выкручиваться, и они сгрудились по обе стороны от нас. Так-то, по большому счёту, надо было врезать ему по морде и всё, но я не мог. Я, понимаете, не могу бить в морду! Вместо этого я стоял и думал, что сейчас врежу ему, вот прямо сейчас, сию секунду, но секунда проходила, и я понимал, что не врежу. Реветь хотелось от досады. Время шло. Между нами как бы медленно вырастало толстое стекло. Руки делались ватные и вялые. Я видел, как лоскуток кожи тревожно бьётся у него между рёбер. Я не смотрел ему в лицо, всё время отводил глаза и чувствовал, как к щекам приливает жар, а в горле становится ком. Чёрт, скорее бы это кончилось! Все вокруг ждали.

– Ты чё, охуел? – жалким дребезжащим голосом сказал я, и сам не понял, как сорвалось с губ ругательство. Как будто кто-то чужой неожиданно высоким звенящим от слёз фальцетом крикнул: «Ты чё, охуел?» Все загоготали. На глаза наползали слёзы бессилия. Я сморгнул с ресницы сверкнувшую горячую искорку.

– В натуре, Груздь, ты чё, охуел? – хихикнул Кляча и легонько хлестнул его полотенцем.

– Не впрягайся, – огрызнулся Груздь и вкрадчиво так продолжал, повернувшись ко мне: – Ты чё быкуешь, бык? А? Ты бык, новенький?

– Сам бык, – говорю и жалею, что это сказал, потому что как в детском саду получается, честное слово!

– Ну ты и касьян, в натуре, – протянул Груздь.

– Сам такой, – отвечаю. Вокруг уже посмеиваться надо мной начали.

– Да ты чё, новенький, броневой, что ли?.. – Он наклонился к самому моему лицу. – Ты базарить-то умеешь, лох?

– Сам лох.

Все заржали.

– А папа-то хоть есть у тебя?

– Нет, – говорю, – не живёт он с нами.

– Я не про папика твоего спрашиваю, придурок, а про папу. Знаешь, кто такой папа?

– Кто?

– Папа – это тот, кто тебя базару учит, понял? Ты вообще кто по жизни?

– Я кто? Человек, – говорю.

– А ты знаешь, что педераст – тоже человек?

– Ну.

– Так, значит, ты педераст?

– Слушай, достал уже.

– Чё, схавал за педераста? Ты мне теперь «воздуха» должен.

– Какого «воздуха»?

– Такого «воздуха», айбол. Какой «воздух» бывает? Ладно, на первый раз прощаю. Косарь завтра приносишь, и хватит с тебя. Не принесёшь, счётчик включим.

– Ты запарил! Я тебе ни фига не должен!

Груздь тогда говорит:

– Так, новенький, ты какой-то упёртый, в натуре. Придётся тебя ломать. Давай-ка стрелу забьём – моё место, твоё время.

– Что?

– Время называй, придурок, когда махаться будем.

– В субботу, – говорю, – в десять.

– Ладно. Знаешь корт во дворах за школой?

– Но.

– Вот там.

Все загалдели и повалили в раздевалку. Кто-то сказал: «А новенький лох». «В натуре лох», – согласились с ним.

Я остался один в душевой. Вода хлестала из рожков вовсю. Я начал обходить кабинки и плотно заворачивать краны. Мой характер так по-дурацки устроен. Только что Груздь свалил, как во мне поднялась запоздалая ярость, такая сильная, что хотелось бросаться на стены. Мне бы чуть-чуть этой ярости в нужное время, я бы тогда. Получи, гнида. Башкой тебя об стену. Баш-ш-шкой, чтобы остался длинный слизисто-кровянистый след, а потом под дых коленкой. Подыхай, гадина. Кровью будешь харкать, в ногах валяться, прощения у меня просить. Су-у-ука.

Когда я пришёл в раздевалку, там уже остался один Турбо. Он жёваный китайский костюм застегнул на молнию и стал аккуратно зализывать назад коротенькие волосы. Турбо стрижётся под площадку, так что башка получается совершенно квадратная. У него фамилия Трубников и ещё есть кроссовки с надписью «Турбо» на подошвах, за что ему и дали погоняло такое. Прилизавшись, он подвалил ко мне и сказал: